Григорий Ройтберг: работа под санкциями – новая реальность, и к ней надо приспосабливаться

О работе в новых условиях 

– Насколько для вас ощутимы санкции? Можно ли сказать, что от части брендов медицинской техники, ряда лекарственных препаратов, комплектующих и оборудования пришлось отказаться? 

– К счастью, у нашей клиники пока нет проблем — мы обновили парк тяжелой техники производства лучших компаний год назад. Поэтому, возможно, наш пример не очень показателен.

Но некоторые ухудшения, касающиеся определенных направлений, видны четко. Ограничены поставки некоторого оборудования для ядерной медицины, онкологии. Мы приобрели американский циклотрон GE Healthcare, последний, который эта компания ввезет на территорию России после введения санкций. Поставка пока не закончилась, поэтому ситуация для нас достаточно нервная. Специально под него построили целое здание в Институте ядерной медицины в Химках.

Также мы должны были получить лучевую установку с искусственным интеллектом Ethos компании Varian. Этот аппарат позволяет составлять индивидуальный план перед каждым сеансом лучевой терапии, в котором учитываются состояние пациента, расположение опухоли и другие факторы. А пять месяцев назад производитель сообщил, что поставка невозможна из-за санкций.

С другими крупными брендами пока проблем не видим: Siemens Healthineers и Philips продолжают работать в России. 

Что касается более легкой медтехники, например УЗИ-аппаратов, активно присматриваемся к продукции китайских компаний. Многие их образцы практически полностью скопированы с американских, поэтому вряд ли будут намного хуже.

К сожалению, из-за отсутствия конкуренции и по другим причинам все стало дороже.

Более нервная ситуация с поставками расходных материалов. Например, исчезли фирменные хрусталики. Нет эндопротезов высокого качества, а отечественные аналоги пока не очень. Мы вынужденно перешли на китайские, но, к счастью, не видим ухудшения, потому что они тоже копируют продукцию известных американских фирм.

Стала хуже логистика, срок поставок запасных частей вырос с одного месяца до трех. Но ничего апокалиптического пока не вижу, просто стало немного трудней. Если резюмировать, то работа под санкциями — это новая реальность, и к ней надо приспосабливаться.

– Как вы относитесь к российским аналогам иностранных брендов? 

– Думаю, что при таких беспрецедентных мерах поддержки отечественных производителей нет ничего такого, что нельзя было бы выпускать в России. Слышал, что в Дубне совместно с Росатомом вот-вот начнут производить лучевые установки, а через несколько лет — циклотроны. Уже появились отечественные клинико-диагностические лаборатории, и сейчас у нас и свои приборы, и расходные материалы, которые вполне адекватно заменяют импортные.

С фармацевтикой сложнее: есть лекарства, которые трудно импортозаместить, например многие антиаритмические препараты, антибактериальные средства. Но после COVID-19 трудности с препаратами есть не только в России. В США наблюдается острая нехватка некоторых основных противоопухолевых препаратов, например цисплатина. Его даже разрешили ввозить и применять в стране без специальной регистрации. Да, у нас есть параллельный импорт. Мы пока обходимся тем, что есть, отчасти благодаря старым связям, но что будет дальше, не знаю.

– Ваша клиника столкнулась со снижением потока пациентов из-за отъезда экспатов и релокации россиян? Граждане стали меньше тратить на частную медицину?

– Да, небольшие изменения мы ощутили. Но в абсолютных значениях это незначительные цифры, ну пусть 2%. Допустим, у нас привилегированный сектор. Но вот что интересно: многие бывшие пациенты приезжают к нам теперь из-за рубежа, в частности на диспансеризацию. Из Италии, Израиля и других стран. Они увидели, что зарубежная медицина совсем не идеальная, и что там даже за большие деньги нельзя вызвать врача на дом, а МРТ надо ждать 1,5—2 месяца. Условия в России их разбаловали. Есть семьи, которые каждый год полным составом приезжают к нам из Швейцарии на диспансеризацию, которая, по их меркам, ничего не стоит.

О кадрах

– В начале июня Минздрав упростил условия профпереподготовки для врачей по почти 60 специальностям. Ваше отношение к этому.

– Эта ситуация мне не совсем нравится, и я, честно говоря, не понимаю, что за этим решением стоит. Да, возможно, они вынуждены это делать из-за нехватки специалистов. Но в нашей стране уровень подготовки кадров в практическом здравоохранении и так низкий. Поэтому мое отношение однозначно отрицательное.

Я бы пошел другим путем. Не понимаю, почему не развивается телемедицина, которая уменьшила бы расходы на реальные посещения реальных врачей.

Да, власть предержащие хотят что-то делать, они готовы давать деньги на здравоохранение, а это уже очень много. Мы видим, что создают офисы врачей общей практики, тратят огромные средства на диспансеризацию. Но что-то улучшилось? Есть данные об улучшении первичной диагностики, увеличении удовлетворенности? Пока мы и близко не подходим к уровню первичной диагностики рака во Франции и в других развитых странах. При этом дефицит врачей-онкологов тут вообще ни при чем. Путь только один — улучшение первичной помощи, телемедицина, современные удаленные сервисы.

– Как вы оцениваете предложение НИИ Минздрава о передаче части функций врачей медсестрам? Это поможет в решении кадровой проблемы?

– То, что у нас медсестры даже в хороших клиниках делают намного меньше, чем их коллеги за рубежом, — это факт. Мы с коллегами из отделения терапии в 2019 году провели эксперимент: обязательный доврачебный прием проводили медсестры. В результате удалось доказать, что такая практика увеличивает время работы врача с пациентом на 4—6 минут. Если мы говорим, что не хватает врачей, вот решение.

Но для этого основная масса медсестер должна иметь высшее образование. Например, в крупном государственном израильском медцентре «Рамбам» в Хайфе таких около 95%. В России пока наоборот – сроки получения среднего специального образования сокращаются. Не хотелось бы снова критиковать Минздрав, но я не очень понимаю, как совместимо расширение функционала медсестер и уменьшение времени их подготовки.

О медицине

– Что вы думаете о попытках законодателей отказаться от термина «медицинская услуга»? 

– Не понимаю, что изменится и почему этому сейчас придают такое значение. Так или иначе в социальном отношении все мы оказываем друг другу услуги, которые стоят денег. Конечно, медицина — особая сфера. Но в юридическом смысле такое взаимодействие — это все равно услуга. Ну, если людям больше нравится, давайте называть это медицинской помощью: «сегодня я оказал медицинскую помощь 20 больным и за каждую получил по 500 рублей».

– С учетом последних новелл и экономических реалий в каком направлении в ближайшие годы будет развиваться российское здравоохранение и частная медицина?

– Мне вообще не нравится, что происходит с медициной сегодня. Мы зашли в какой-то странный тупик, в котором медицина становится неподъемной финансово. Это происходит во всем мире. Расходы на здравоохранение зашкаливают, но за этим не следует какой-то эффект, например ощутимый рост продолжительности жизни, несмотря на колоссальные затраты, которые несет общество.

Если говорить о российском здравоохранении, то мне не нравится, что частную медицину пытаются исключить из конкурентной среды. Хороший пример, как можно развиваться по-другому, — Турция. По сравнению с тем, на каком уровне была их медицина 20 лет назад, рывок фантастический. Частные клиники там приглашают специалистов со всего мира, обеспечивают высочайшее качество услуг.

Второй момент — это недостаточный уровень подготовки медицинских кадров. Здесь я вижу большой зазор, который не реализуется.