Мы ориентировались на дефицит

Сам Владислав Тетюхин считает центр проектом ГЧП с долей региона 24%, в Министерстве здравоохранения РФ к госпиталю относятся как к частному предприятию. Это обстоятельство не позволяет ведомству выделять УКРЛЦ федеральные квоты на замену коленных и тазобедренных суставов. За помощью инвестор обращался к Владимиру Путину – речь шла о 3150 квотах ежегодно. В 2015 г. президент предложил чиновникам решить вопрос положительно, но пока все осталось по-прежнему.

Сейчас хирурги центра оперируют 1400–1600 пациентов в год – это примерно 40% объема Свердловской области. Теоретически УКРЛЦ может принимать больных из других регионов, где есть очередь на эндопротезирование, но в отсутствие профильных пациентов загружает мощности другими способами.   

– Владислав Валентинович, почему вы выбрали именно эндопротезирование?

– Это направление близко мне идеологически, поскольку речь идет о высоких технологиях, которые мы развивали на ВСМПО-АВИСМА, сотрудничая с корпорацией Boeing. И в практическом плане – тоже. Занимаясь спортом, я ломал ноги – приходилось их чинить. В 2005 г. мне поставили коленный протез – я снова встал на горные лыжи. И вся эта сфера, связанная с оперативным вмешательством и реабилитационными процессами, очень меня интересовала. Я хорошо представлял себе, чем хочу заниматься.

– Просчитывали потребность в операциях такого профиля?

– В октябре 2012 г., когда Вероника Скворцова стала министром, она говорила, что в России необходимо делать около 300 тыс. операций эндопротезирования в год. От цивилизованных стран, где на тысячу человек приходится две операции, мы отставали в пять раз. Получалось, что дефицит огромный.

– Какие меры принимало правительство?

– В 2006 г. Москва решила запустить в стране пять федеральных медицинских центров по профилям ортопедия-травматология и эндопротезирование – в дополнение к тем, что уже работали в Новосибирске, Казани, Новгороде и Саратове. Каждый новый центр обошелся в шесть с лишним миллиардов. Было условие, что регионы обеспечивают инженерную инфраструктуру и фундамент, а все остальное – за счет Федерации. Из Германии привозили блоки весом около 55 тонн, в каждом – все необходимые помещения и разводка обеспечивающих систем. Собирали как из кубиков. Потом начиняли помещения оборудованием. Проект делали вместе с немцами, которые в Европе традиционно считаются лидерами в этой области.

Главный вход в УКРЛЦ

– Как это изменило ситуацию?

– Первым заработал центр в Чебоксарах, затем – в Смоленске и Барнауле. В Краснодаре построенную коробку съел грибок – ее пришлось сносить, а во Владивостоке ограничились закладкой фундамента. Фактически вместо пяти федеральных центров работали три – для нас это стало дополнительным аргументом в пользу строительства госпиталя на Урале.

– Операции по эндопротезированию оплачивает государство. Вы пытались заручиться гарантиями власти, что у вашего центра будет достаточное количество квот?

– Мы ориентировались на дефицит. По всем прогнозам, он был абсолютным. В 2011 г. отправили запрос в Минздрав: как там относятся к нашему проекту. Вероника Скворцова, тогда замминистра, заверила, что госпиталь будет полезен для Свердловской области. То есть нас сразу ограничили территорией. Оставалось согласовать целесообразность строительства медцентра в Нижнем Тагиле с региональной властью. Здесь мы тоже нашли поддержку в областной Думе, в правительстве и у губернатора. В итоге бюджет региона выделил недостающие 1,2 млрд руб. в дополнение к моим 3,3 млрд. По сути, у нас государственно-частное партнерство.

Сейчас принято говорить, что ГЧП – столбовая дорога российского здравоохранения, но в законе это не прописано, поэтому мы работаем в неравных условиях.

Федеральные центры получают гарантированные квоты, которые с каждым годом увеличиваются – в 2009 г. в Чебоксарах делали 2 тыс. операций, а сегодня – около 7 тыс., причем 70% из них – эндопротезирование. Если бы нашему центру позволили работать на весь Уральский регион, мы сделали бы много полезного.

– Мощности госпиталя не загружены?

– По эндопротезированию центр в Нижнем Тагиле рассчитан на 4 тыс. операций в год. Сейчас мы получаем квоты только на местном уровне. Операции на коленном суставе – по заданию регионального Минздрава, операции на бедре – по заданию ТФОМС. Всего 1400–1600 хирургических вмешательств в год. Это примерно 42–45% таких операций, проводимых в Свердловской области. Естественно, мы не простаиваем, а занимаемся другими операциями – на стопах, на связках, работаем с травмами и так далее. Но это – вынужденная мера. Представьте – вы купили джип, чтобы преодолевать бездорожье, а ездить приходится по асфальту на небольшой скорости. Технические возможности машины не используются.

Операционная

– Вы пытались договориться с чиновниками?

– Мы ходатайствовали о помощи со стороны федерального центра. В 2015 г. писали и в Минздрав, и министру финансов Антону Силуанову, чтобы нас приравняли в статусе к федеральным ортопедическим центрам и ежегодно выделяли 3150 квот. Президент РФ Владимир Путин согласился, что такое решение будет правильным. Но ничего не изменилось.

– Сколько сегодня стоят операции эндопротезирования?

– Это момент дискуссионный. Все федеральные и подведомственные учреждения работают по тарифам, которые разрабатываются Минздравом и утверждаются Правительством РФ. Они обязательны к исполнению, потому что это сфера ВМП, где все очень серьезно. Причем даже эти тарифы существенно меньше, чем стоимость операции за границей. Например, в России первичное эндопротезирование коленного сустава стоит 190 тыс. руб., а в Германии – 8–12 тыс. евро. Но клиники, которые относятся к частным или ГЧП, участвуют в аукционах, и там начальную цену определяет региональный Минздрав. Обычно она ниже федерального тарифа, что негативно сказывается на процессе лечения. Порой мы ужимаемся до такой степени, которая за пределами экономической целесообразности. Но у нас есть ответственность перед людьми – мы обязаны это делать, хотим того или нет.

Послеоперационная реабилитация